Проповеди монаха

[vnifantiy]

Преподобный Исидор Пелусиот.

Письма том 1, Книга 1.

632. Диакону Евтонию (2, 132)
Если Зосима, этот, по видимости, пресвитер, упоеваясь самоуправством весьма много издевается над тобою; то переноси сие великодушно, представляя в уме, что̀ делано было Иудеями со Владыкой, когда самая земля содрогалась и колебалась, как бы стараясь убежать, чтобы не видеть того, на что̀ отваживались против Бога, хотя касались плоти.

633. Чтецу Тимофею (2, 133)
Сие: око за око, и зуб за зуб (Исх.21:24) узаконено было Иудеям Естеством, преисполненным кротости не для того, как думаю, чтобы они были беспощадны и жестоки к обидевшим, как полагают манихеи, осуждая Ветхий Завет, но чтобы из опасения потерпеть то же, что̀ сами делают, не отважились они на обиды. Хотя сие узаконение справедливо и во всей строгости согласно с разумом, однако же Божественная Тишина, соблюдая кротость и не оставляя благости, а также поощряя к ней и людей, через узаконение отмщать за сделанное страхом наказания предупреждала падения: потому что, если нет делающего обиду, то не будет и мстящего. Посему, пусть усмотрят глубину премудрости Законоположника, а не обвиняют Его опрометчиво в жестокости и бесчеловечии. Ибо сказанное в Евангелии: аще тя кто ударит в десную ланиту, обрати ему и другую (Мф.5:39), не противоположно сему, а только выше и лучше, и составляет правило са́мого высокого любомудрия. Там узаконено вовсе не делать зла, о том же, чтобы охотно терпеть зло, люди кровожадные не могли и слышать, а здесь излагается любомудренное учение о добровольном терпении зла. Сравнительный образ речи не ставит сравниваемого в противоположные ряды, но показывает превосходство и недостаток в одном и том же ряду. Хорошо не делать никакого зла, но лучше при сем даже охотно терпеть зло. Хорошее дело – брак, но лучше девство. Хороша луна, но прекраснее её солнце. Посему, как луны, которая хороша, и солнца, которое её лучше, Создатель один, так Ветхого и Нового Завета один и Законоположник, узаконивший всё премудро, полезно и соответственно времени.

634. Ему же (2, 134)
Добродетель не признаёт бесчестием то, чтобы все были равного достоинства по нравам, но не надлежит также тебе невозможное, а напротив того, оставив это, надобно желать сообразного. Ибо и священнотаинник Моисей, и богомудрый Павел в ином не достигали того, чего просили, но были научены, что просили не на пользу себе.
(продолжение далее).

[vnifantiy]

Преподобный Исидор Пелусиот.

Письма том 1, Книга 1.

635. Немесию (2, 135).
На сказанное: человек, в чести сый, не разуме (Пс.48:13).
Не нападая чрез меру на людей и не клевеща на разумный род, но с великою пощадою Священное Писание изрекло: человек, в чести сый, не разуме, приложися скотом несмысленным и уподобися им. Ибо если исследуем в точности, то мы в опасности уподобляться не только скотам, но и неукротимым зверям; лучше же сказать, любитель гнусных страстей и их превосходит. И подлинно удивительно и странно то, что каждый зверь порабощён одному недостатку, а почитаемый человеком, совместив в себе все в совокупности недостатки, простирается далее их неразумия. И чтобы слова сии не показались тебе преувеличением, рассмотрим дело беспристрастно. Когда скачет кто, как вол, бьёт ногами, как осёл, ржёт на женщин, как женонеистовый конь, предаётся обжорству, как медведь, утучняет тело, как ишак, помнит зло, как верблюд, гневлив, как лев, хищен, как волк, язвит, как скорпион, хитёр, как змея, соблюдает яд лукавства, как ехидна, собирает деньги или, лучше сказать, грехи, как мухи едкую пыль, тогда возможно ли кому сего зверонравного причислить к людям, не усматривая в нём черт естества кроткого, но примечая смрад какой-то, по языческому баснословию, скиллы, химеры и гидры. Если же спросишь: «поэтому что̀ же надобно делать», то отвечу тебе: до́лжно непрестанно иметь в руках духовное зеркало, разумею Божественные Писания, в которых заключаются и история мужей добрых, и постановленные Богом спасительные законы. Ибо это зеркало не только показывает безобразие, но и прелагает оное, если пожелаем, в неизобразимую красоту.

636. Светлейшему Тимфею (2, 136.
Начальникам.
Ничто не полезно, доблестнейший, так, как благочестие. Оно охраняет и повиновение победоносным царям. Посему, его поставив целью, старайся направлять ладью начальствования так, чтобы подначальные, сколько от тебя зависит, пребывали необуреваемыми. Если дело это требует трудов, то имеет оно и радости. Если скажешь: «но не в одно и то же время», то отвечу: иначе и невозможно. Но и тогда, когда воюющие не соглашаются на примирение, ведут переговоры начальники. У кого бывают труды, к тому впоследствии приходят и радости.

637. Комиту Ермину (2, 137)
Что благоденствует порочный, а в крайних пребывает в затруднениях человек благонравный, достойный многих на жребий людям выпавших похвал, – сие подлинно необъяснимо и непостижимо, и далеко превосходит меры естества человеческого. Ибо непременно нужно предоставить сие судьбам Божиим. И если хотим судить правильно, то, приписав ведение сего домостроительства одному только чистейшему Уму, обратимся к тому, что̀ у нас под руками и что̀ также с трудом, обыкновенно, обретается нами. Поскольку же думаем, что до́лжно по возможности защитить сие учение, то мы, сколько могли, защитили в слове, написанном нами к язычникам, прочитав которое, узнаешь разрешение вопроса.
(продолжение далее).

[vnifantiy]

Преподобный Исидор Пелусиот.

Письма том 1, Книга 1.

638. Пресвитеру Афродисию (2, 138).
На сказанное: бых Иудеем яко Иудей, и о том, что̀ значат слова: не сый беззаконник Богу, но законник Христу (1Кор.9:20–21).
Если бы не был я точно уверен, что недостатки нашего языка восполнит твоё благоразумие, то, думаю, не стал бы и писать этого письма. Что̀ же желаешь ты узнать? По какой причине Апостол сказал: бых Иудеем яко Иудей, да Иудеи приобрящу: беззаконным яко беззаконен, не сый беззаконник Богу, но законник Христу, да приобрящу беззаконных? Особенно точного исследования требуют Слова сии, пока не соделается ясною сокровенная в них истина. Да будет же сказано сие вкратце. Бых Иудеем яко Иудей, когда совершил очищение и принёс жертву во святилище (Деян.21:26), и, обрезав Тимофея, послал его учителем к Иудеям, обрезанием упраздняя обрезание, почему и не сказал: «Иудей», но – яко Иудей. Беззаконным яко беззаконен, – когда, говоря Афинянам, не из пророков и не из Закона предлагал им слово, но от жертвенника их заимствовал выражение, убеждая их собственными их учениями; почему не сказал: «беззаконен», но – яко беззаконен. А сие: не сый беззаконник Богу, но законник Христу, Апостол сказал (потому, что относительно к единой Сущности нет различия, что̀ желая показать в другом месте, сказал он: ядый Господеви яст и благодарит Бога (Рим.14:6), или, если почитаешь сие объяснение принуждённым, – этим, как думаю, показывается, что Апостол жил не только по тому закону, который иными приписывается Отцу по состоянию учащихся, а не по достоинству Законодателя, приспособлен и применён паче к младенческому возрасту, но и по небесному, и совершенному Христову закону, то есть он не был беззаконником по закону Ветхозаветному, но вместе с тем был и законником по Евангелию, был не вне закона, но вместе был и в благодати, был не неизведавшим молока, но вместе и изведавшим твёрдую пищу; не пренебрёг упражнений на ристалище, но даже отличился на олимпийских состязаниях; не только не прелюбодействовал, чего требовал закон, но и не смотрел на жену нескромно, чего требует Евангелие; не только не совершал убийства из страха, но и преодолевал гнев из любви; как сохранивший закон древний, не был он беззаконником Богу, а как сохранивший закон новый, был законником Христу. Сказал же сие Апостол не потому, что закон приписывал Отцу, а Евангелие – Христу, но потому что имел в виду предположение и мнение большинства. Ибо всё принадлежащее Отцу принадлежит и Сыну, и принадлежащее Сыну принадлежит и Отцу.

639. Епископу Ермогену (2, 139).
На сказанное в Писании: кая польза в крови Моей (Пс.29:10).
Гибнет (о всём унизительном намерен говорить я тебе), гибнет любовь – это дело досточестное, великое и славное, любовь, на которую пророческий лик предуказывал, ради которой Спаситель пришёл сюда, о которой и Апостолы проповедали, собственною своею кровью запечатлев провозвещаемое ими. Имея в виду только себя и оставив общего врага, вооружаемся мы друг на друга, и угрожает опасность, что решительно побеждённый, укрепившись нашим раздором, снова вступит в борьбу и победит. Ибо хотя он пал, хотя дерзость его безрассудна, однако же наше нерадение и взаимные наши брани соделались крепостью и силою для падшего, так что и совершенная Спасителем заслуга (как ни дерзко сказать это, но сказано будет верно) в опасности остаться недействительною. Почему, может быть, сие-то самое, что домогался ты дознать, и предуказал Господь чрез Псалмопевца: Кая польза в крови Моей, внегда сходити Ми во истление, то есть в многорастленное естество человеческое? Ибо, если указует и на нечто иное (в нравственном смысле приемлется сие о Давиде, а в естественном об Адаме), то, по мнению многих святых, имел в виду и сию цель. Ибо, говорит, столько снизошёл Я, что по великому снисхождению многие не уверуют в Меня. Я одолел мучителя, и зритель Серафимов взывает, говоря: правде научитеся, живущии на земли, преста бо нечестивый (Ис.26:9.10), а вы собственным своим нерадением предаёте сию, превышающую всякое чаяние и сверхъестественную заслугу, этот победный памятник, превосходящий всякое чудо. Посему, что̀ же останется вам? Какое оправдание? Какое снисхождение? Какая милость вам останется, когда потребуется от вас эта жизнь, которая, как вижу, заключена только в Писаниях и нигде больше в действительности не видима?
(продолжение далее).

[vnifantiy]

Преподобный Исидор Пелусиот.

Письма том 1, Книга 1.

640. Пресвитеру Марону (2, 140).
Ведущим жизнь, недостойную священства.
Крайне дивятся все, почему ты, будучи сам неудержимым во грехах, не покоряясь узде, не уцеломудриваясь обличением, смеёшься над жалким Зосимой, которому всего более подражаешь? Ибо, если не делал ты с ним одного и того же, то надлежало тебе исправить его, а не смеяться над ним. А если стал ты в этом самым точным подражателем живописцев, поревновав, чему соревновать было не до́лжно, то для чего, думая выставить на позор только его бесчувственность, делаешь явною и свою? Ибо слышащие о сем признают справедливым побить камнями обоих: одного – как главного строителя зол, а другого – как самого близкого его ученика. Поэтому справедливо будет сделать тебе одно из двух: или перестать грешить, или не смеяться над делающим то же, что̀ и ты; ибо это худшее из худшего.

641. Пресвитеру Феодосию (2, 141).
Того же содержания.
Если позволительно сказать (кто стоит за истину, тому позволительно не лгать), то Божественной проповеди угрожает опасность, что поколеблют её те самые, которые, по-видимому, защищают её; потому что многие, делая противное тому, что̀ говорят, заставили не иначе слушать их речи, как басни. Посему, размыслив об угрожающей опасности, надлежит им поступать во всём так, чтобы не изведать сего на опыте.

642. Павлу (2, 142).
О догматах; о Святой Троице.
Естество Божества всего менее надлежит сокращать Иудеям в Единого только Бога и Отца, но до́лжно как бы расширять во Святую Единосущную Троицу. Ибо, различая по качеству Лиц и по личным свойствам Ипостасей, снова приводим во Единого Бога по тождеству сущности.

643. Ему же (2, 143).
О том же.
Дивлюсь истине, которая души людей разумных привела в противоборство тем учениям, в каких были они предубеждены; ибо в желающих углубляться в себя нашла столько ясное и светлое понятие о Святой Троице; потому что, кто утверждает, что Бог Един, тот обратился не к числу единицы, но к таинству Троицы, учение о котором посеяно было и в Ветхом Завете, так что и Филон, хотя он Иудей и зилот, оставшимися после него писаниями отвергает собственное своё вероучение. Ибо, разбирая сказанное Богом: по образу Божию сотвори человека (Быт.1:27), вынужден и приневолен истиною богословствовать и о Слове Божием. И что̀ до того, если Совечного Отцу, Того, Кто прежде времён, Филон, не достигнув точного разумения, называет и Вторым по числу? По крайней мере, он имел понятие и о другом Лице. И не в этом только случае доведён он был до сего, но также, покушаясь объяснить именования Бог и Господь, приписывает царственной Троице то, что Она единичнее всеразделяемого и обильнее действительно единичного. И сия мысль так сильно овладела душою Филона, что принуждён был ясно её выразить и оставить в писаниях, ибо сказал: «две силы Сущего, и из них одна, зиждительная и благодеющая, называется, как говорят, Богом, а Другая, царственная и карающая – Господом». И в этом Филон не далеко отступает от сказавшего: Христос, Божия сила и Божия премудрость (1Кор.1:24), и сила не неипостасная, но ипостасная, всемогущая, равномощная Тому, у Кого эта сила. И ещё Филон, когда должен был изобразить видение, какое видел Моисей, говорит: «видит самое поразительное видение», а через несколько слов продолжает: «посреди же пламени был некий прекраснейший образ, не уподобляющийся ничему видимому. Богоподобный облик, блистающий светом лучезарнейшим огня, каким иной представил бы себе образ Сущего». Если же угодно кому иметь точное познание образа, то пусть выслушает, что̀ говорит Павел о Христе: Иже есть образ Бога невидимаго (Кол.1:15). Следовательно, и Филон касается православного богословия; ибо не требуй точности от того, кто совершенно одним своим чистым разумением возмог усмотреть истину и говорить вопреки своему вероучению, но представь то, что учение о Боге не ограничил он одним Лицом, как учат невежественные наставники Иудеев, одержимые каким-то предубеждением. Но, думаю, не сим только, сколько сие ни поразительно, приведён был он к такой мысли, но ещё и следующим: сотворим человека по образу Нашему и по подобию (Быт.1:26), а также сим: и одожди Господь от Господа (19:24), и сим: призва Господь именем Господним (Исх.34:5), и: рече Господь Господеви Моему: Седи одесную Мене (Пс.103:1), и: в Тебе Бог, и Ты Бог: ибо тех, которые говорят, что Бог тысячекратно свят, и осмеливаются объяснять сим слова: свят, свят, свят Господь Саваоф (Ис.6:3), явственно изобличает сказанное: взысках лица Твоего: лица Твоего, Господи, взыщу. Не отврати лица Твоего от Мене (Пс.26:8–9). Ибо, если бы выразившийся так не Святую проповедывал Троицу, то справедливо было бы обвинить его в излишнем многословии, и не за сие только изречение (ибо думаю, что надлежит обратиться к выражению более ясному), но и за следующее: пожри Богови жертву хвалы и воздаждь Вышнему молитвы твоя; и призови Мя в день скорби, и изму тя, и прославиши Мя (Пс.49:14–15). Ибо здесь, если бы не проповедовалась ясно Троичность, надлежало бы сказать: пожри Богови жертву хвалы и воздаждь Ему молитвы твоя, и призови Его; в день скорби твоея, и измет тя, и прославиши Его; но сказано не так, но выражено именно, как написано выше. Ибо и в сем и во многих других местах, которых (чтобы не сделать слова длинным) не буду теперь приводить, Ветхий Завет для способных слышать ясно проповедует, что возвещается им владычество не единого Лица, но Трёх Ипостасей, единой же Сущности, к посрамлению нездравого об едином Лице понятия Иудеев, которым последовал и Савеллий, может быть, в совершенном равенстве Отца и Сына нашедший основание своему учению об единой Ипостаси, и к осуждению на изгнание многобожия Эллинов, учениками которых решились быть Арий и Евномий, различие Ипостасей безрассудно перенеся на Сущность. Если же спросить, почему же в самом начале не было сие возвещено ясно и определённо, то отвечу: потому что сие – и доказательство, и учение – для разумных слушателей весьма ясно, каким и показалось оно мудрому Филону. А если и было оно выражено прикровенно, то надлежит рассудить, что законодатель не признал нужным Иудеям, склонным к многобожию, представлять различие Лиц, чтобы не поползнулись они в идолослужение, признав в Ипостасях и различное естество, но чтобы в начале выразумев учение об единоначалии, постепенно изучали догмат о Ипостасях, возводящий опять к единству Естества; так что изречениями в единственном числе указывается на тождество естества, а выражениями, превышающими единственное число, – отличительное свойство Ипостасей, возводимое к единству Сущности. Ибо предполагать различные естества есть учение эллинское, а признавать одно Лицо или одну Ипостась есть учение иудейское; но, простерши Ипостаси до Святой Троицы, возвести Их в единую Сущность – есть самый правый и истинный догмат.
(продолжение далее).

[vnifantiy]

Преподобный Исидор Пелусиот.

Письма том 1, Книга 1.

644. Диакону Евтонию (2, 144).
О словах Писания: ово убо сто, ово же шестьдесят, ово же тридесять (Мф.13:8).
Слова сии: ово убо сто, ово же шестьдесят, ово же тридесять, могут указывать на девство, воздержание и честный брак, а могут также означать обучение души, служение тела и раздаяние денег. Ибо спасать душу лучше служения, совершаемого посредством тела, равно как это лучше и самого раздаяния денег, потому что первое бывает соединено с трудами и пролитием пота, а второе выполняется с помощью приобретаемого совне.

645. Диакону Палладию33 (2, 145)
Обольщаясь мыслью, что, по-видимому, ты не погрешил, не впадай в новую погрешность, потому что никто не лечит зла злом. И по суду внешних признаётся сие избытком нелепости. Напротив того, уврачевав падение покаянием, приведи себя в такое состояние – не грешить более.

646. Схоластику Касию (2, 146).
О сребролюбии и о многих древних, восстававших против него.
Ты, как видно, любишь деньги и как одержимый неизлечимою болезнью, чтобы найти оправдание такому заблуждению, вооружил против нас Демосфена (который сказал: «нужны деньги, а без них ничто требуемое необходимостью не может быть сделано»), чтобы не осмелились мы прекословить этому неодолимому витии. Но поскольку, как твоё слово для многих по справедливости маловажно, так важно слово витии, превосходящего всех в роде речи бойкой, сильной, страстной, всё низлагающей и заключающей в себе много нового по мыслям и слогу; то охотно спрошу тебя: как противопоставляешь ты нам Демосфена, как сильного ли витию, который искусством своим может извратить и самую истину, или как достоверного свидетеля? Если как сильного витию, который может приукрасить срамоту твоей страсти, то мы не уступим ему и, хотя уважим сего мужа, однако же предпочтём ему истину. А если как достоверного свидетеля, то сами не будем ничего возражать (ибо, может быть, другие отвергнут его, как покушающегося словесным искусством помрачить истину и потому не сто́ящего того, чтобы представлять его во свидетельство, но, ополчив на него и говоривших, и поступавших вопреки ему, предоставим приговор суду читателей. Столько признаем себя далёкими от предубеждения! Итак, поскольку тебя, как Эллина и защитника Эллинов, надлежит препобедить подобными тебе: то неодолимому витии пусть будет противопоставлен самый истинный и мудрый совет Исократа, по которому богатство услуживает паче пороку, нежели добротолюбию, как придаёт силу лености, так привлекает юных к удовольствиям. Исократ же, по моему суду, более достоин уважения, нежели Демосфен (не по силе слова, в этом он преобладает) для ищущего истины; потому что она для благосмысленных везде предпочтительнее силы слова. Но если некоторым покажутся они и равными, то до́лжно не оспаривать это, но доказать, что все достойные уважения люди соглашаются с Исократом. И прежде всего до́лжно уважить древний обычай; а древний обычай был таков: после пира брать лиру и петь: «Погибни богатство и не являйся ни на суше, ни на море!» Если же потребуется другой свидетель, то будет свидетелем и правдивый Аристид, который мог обогатиться, но возлюбил нищету, так что город Афины и его, скончавшегося, погребал на свой счёт, и дочерей его снабдил приданым. А если нужен и третий свидетель, то подаст свой голос Фивянин Епаминонд, знаменитейший из всех тамошних военачальников, который, будучи позван в собрание, отказывался прийти в тот день, потому что одежда его была в мытье, а другой, которую бы он мог надеть, у него не было. Если нужен и четвёртый, то произнесёт мнение своё и Кратес, всё своё имущество предоставивший народному совету и сказавший: «Кратес даёт свободу Фивянину Кратесу». Потребуется ли и пятый, то присовокупит свой голос и Фокион. Когда Александр Македонский прислал ему сто талантов золота, тогда спросил он принёсших: «Почему Александр, хотя Афинян много, присылает ему одному?» И когда сказали: «Почитает тебя человеком хорошим и добрым», – отвечал: «Поэтому да позволит мне и быть, и казаться таким». И сказав это принёсшим, отослал деньги назад, а Александру написал, что, если хочет сделать ему подарок, то пусть освободит взятых в плен в Сардах, что̀ Александр и сделал. Видишь, что необходимо нужное может быть сделано и без денег. Но если нужно подать голос и шестому свидетелю (представляю, наконец, самого главного) подаст его Платон, которого не можете отринуть (столько почитаете его великим и чудным!), и который запрещает приобретать золото и серебро. Да и Ликург, законодатель Лакедемонский (не будем иметь недостатка и в седьмом голосе), тому, кто внесёт в Лакедемон монету, узаконил воздавать за сие смертью. Но если, оставив голоса, надлежит вникнуть в самую сущность дела, то не найдётся в жизни ни одного худого дела, которое бы производилось не из любви к деньгам. Из этой любви – вражды, драки, войны; из неё – убийства, разбои, клеветы; из неё не только города, но и пустыни, не только страны обитаемые, но и ненаселённые дышат кровью и убийствами. И море не спаслось от этого зла, но и там с великим неистовством бушует оно, потому что и море осаждено морскими разбойниками, измышляющими какой-то новый способ грабежа. Из любви к деньгам превращены законы родства, потрясены уставы природы, нарушены права самой сущности, потому что эта лукавая и преступная любовь не только на живых, но и на умерших вооружает руки гробокопателей, которые освободившимся от здешней жизни не дают свободы от своего злоумышления. И сколько бы зол ни отыскал кто или в народных собраниях, или в судилищах, или в домах, или в городах, – увидит в них отростки этого корня. Но к чему тружу себя? Весь вред этой болезни, совокупившись воедино, не будут в состоянии выразить. А если думаешь, что приобрётший деньги непреодолим и потому богатство вожделенно, то попытаюсь доказать противное. Кого не боится имеющий у себя много золота? Одних ли разбойников, клеветников, сильных земли? Он подозревает даже самих своих служителей. И что говорить о том, кто почитает себя ещё живым (потому что одержимый такою болезнью и не живёт)? Даже умерши не может он освободиться от злодейства грабителей; самая смерть не в силах сохранить его в безопасности; напротив того – и мёртвого, и погребённого окрадывают привыкшие к такому злодейству. Так ненадёжно богатство! Не только разоряются дома, но сокрушаются гробницы и гробы. Что̀ же может быть более достойно сожаления, когда и смерть не доставляет безопасности, но бренное это тело, даже лишившись жизни, не имеет возможности избавиться от бед, какие терпит в жизни, потому что приобыкшие к злодеяниям такого рода, и прах земли спешат преследовать войною, гораздо более страшною, нежели какою они угрожали телу во время жизни. Ибо тогда, если бы случилось войти в кладовую, выгрузив сундуки, не коснулись бы они самого тела и не взяли бы столько, чтобы и тело оставить нагим; а теперь и от него не удерживаются злодейские руки гробокопателей, но туда и сюда его движут и поворачивают, с великою жестокостью ругаются над ним; ибо после того, как предано земле, обнажив от этого покрова и от одежд, в какие облечено, оставляют его брошенным в таком положении. Посему, кто же настолько скрытный враг, как богатство, у живых губящий душу, у мёртвых ругающийся над телом и не позволяющий укрыться в земле, что̀ не воспрещается даже осуждённым и уличённым в самых гнусных делах? Ибо законодатели, подвергнув их смертной казни, не преследуют далее, а богатство обладавших им и по смерти подвергает самому жестокому наказанию, нагими и непогребёнными выставляя на жалкое и страшное зрелище. А посему, излишне слово, усиливающееся доказать, что богатство непреоборимо, когда приобрётшие его и по кончине не пребывают в безопасности. Кто не примирится с умершим, хотя бы это был варвар, зверь и губительный демон? Ибо зрелище сие в состоянии смягчить человека крайне жестокосердного. Поэтому как скоро увидит кто мёртвого, хотя бы этот мёртвый и был непримиримым и тайным врагом, прольёт о нём слёзы вместе с близкими к нему. Так уважают все общую всем природу и установленные ею законы! А золото и в этом случае не перестаёт мучить копивших его; да и не потерпевших от умершего никакой обиды делает его врагами, так как обнажать мёртвое тело свойственно ожесточённым врагам и противникам, и природа примиряет тогда с ним самых неприятелей. Богатство же и тех, кому не на что пожаловаться, делает врагами и великому поруганию подвергает тело, хотя в нём много такого, что могло бы склонить к жалости. Что же именно? То самое, что тело мертво, недвижимо, готово обратиться в землю и прах, и нет никого, кто оказал бы ему помощь. Но нимало не трогает это сих злодеев и нечестивцев, потому что ими преобладает лукавое пожелание. Страшная и ненасытная привязанность к корыстолюбию, как некий грозный и мстительный мучитель, стоит при них, раздавая им жестокие и немилосердные приказания и превращая их в зверей, приводит таким образом ко гробу. Итак (должно же возвратить нам речь к предположенному предмету), если и многие достигшие уважения мужи отказались от богатства и не вступали с ним в союз, как с врагом и противником добродетели, и если самая эта болезнь корыстолюбия оказалась главною виною зол, и приобрётшие себе богатство не делаются непреодолимыми и неуловимыми, а напротив того, оказались легко одолеваемыми всяким не только при жизни, но и по смерти; то перестань отдавать себя в добычу этой тяжкой болезни и воздвигать против нас витию. Если бы это было решением собственного твоего разума, то не длинна была бы наша речь; мы немедленно отринули бы оное, как неисцельно больное. Но поскольку ты вооружил на нас витию, то, хотя уважаем мы сего мужа (как прилично будет сказать), вынудил сим и нас вооружить против него многих, которые ясно опровергают сие мнение. И сего довольно. Поскольку же велико преизобилие истины, то докажем, что сам вития, хвалившийся и величавшийся витийством, был выше постыдной корысти. Посему, что̀ же он сказал? «Из того, ка̀к веду себя и что̀ говорю в обществе, никто не может доказать, что привязан я к корысти». Так и сам он похваляется сим великодушием. А если спросишь, почему же вздумалось витии произнести мнение, так легко обличаемое, то отвечу: не на мне главным образом, а на тебе самом лежит долг отвечать на сие, как на выставившем его в своё оправдание. Если же надлежит и его оправдать, а сие, как думаю, надобно сделать, чтобы не показалось иным, будто бы мы боремся с пустым местом, лучше же сказать, будто бы преодолели мы пустое место, а сверх того нужно сие и потому, что я люблю истину и уважаю сего мужа; то, сколько могу, сделаю и это. Итак, утверждаю, что все другие, дознав самую сущность дела, справедливо провозгласили о богатстве, что оно враг добродетели; вития же высказал своё мнение, не рассматривая дела, каково оно само в себе, а имея в виду потребное для войны. Ибо иначе невозможно было без денег выковать оружие, построить трёхвёсельные корабли, доставить продовольствие воинам и заготовить всё прочее, что любит и чем утешается война. А что сие справедливо, выражает он в другом месте: «При настоящих обстоятельствах ничто паче всего не требуется так для города, как деньги». Посему, если Демосфен подал такой совет Афинянам, которые вели войну (было ли это дело хорошее, или нехорошее – о сем не говорю), то не ссылайся на него, как на мнение, ко всему удобоприлагаемое и общее, не одобряй его, не соревнуй обогащающимся, не приискивай оправдания тому, что̀ ничем не оправдывается, и, желая похвалить витию, не черни его, будто бы он неразумен и легко может быть оспариваем. Ибо, если кто сего красноречивого витию (после оправдания его пусть будет сказано и это, так как сказал я, что сильно люблю истину) захочет уязвить, то скажет: «Дивлюсь, доблестный вития, как ты, умевший людские мысли обращать нередко к противному и тому, чтобы убедить слушателей, не предпочитавший ничего иного, – ты, который для потомков своих стал источником, началом и правилом всякого красноречия, не предусмотрел того, что намереваюсь тебе сказать?» Тебе надлежало оградить свою мысль и сказать: «Потребны деньги, и без денег не может быть сделано всё то, чему должно быть во время войны».
Но, может быть, и Демосфен, если бы он был ещё жив, ответил так: «Это показывают содержание слова и весь ход речи».
Против сего возражающий сказал бы ему ещё: «Хорошо говоришь, мудрый; ибо то же прежде твоего оправдания сказал и вступивший в этот подвиг, и говорил он так не намереваясь заводить спор; почему уверен я, что и ты, и он говорите правду. Но так как есть люди невежественные, каков и этот, положивший начало сему состязанию, которые не обращают внимания на содержание, не держат в уме хода речи, но, оторвав мысль от предыдущего и последующего, понимают её, какова она сама по себе, и вводят в заблуждение и себя, и других, то надлежало тебе оградить слово: ибо, будучи сказано так, людей легкомысленных и неучёных поощряет к корыстолюбию и погружает в тысячи зол, образованных же и мудрых побуждает к невольному прекословию. Ибо могут сказать: «что говоришь ты, Демосфен? Ничто потребное не может быть сделано без денег: не могут быть показаны ни целомудрие, ни мужество, ни справедливость, ни благоразумие, ни любомудрие, ни доброта. А это иной назовет в собственном смысл приличным и потребным"».
«Да», – говорит и Демосфен. Итак, что̀ же значит сказанное тобою?
«Я говорил о потребном во время войны».
«Итак, почему же, – можешь спросить его, – не выразил ты сего в своём слове ясно?» Разве не знаешь ты беспечности многих? Что̀ им угодно, то и подтверждают, лучше же сказать, сам ты научил нас этому. Ибо твоё это пресловутое и истинное изречение: «всякий, как угодно ему, так и думает; на деле же часто выходит не то. Итак, почему же стало тебе в тягость сделать это малое прибавление? Сколько было бы пользы и себя избавить от упрёка, и всех других – от замешательства и затруднения?» Если бы сказали ему это, думаю, поблагодарил бы за исправление (так как был он человек разумный) и исправил слово. Ибо в таком случае никто уже из людей неразумных не осмелился бы своё невежество подкреплять Демосфеновой учёностью.
(продолжение далее).

[vnifantiy]

Преподобный Исидор Пелусиот.

Письма том 1, Книга 1.

647. Диакону Евтонию (2, 147)
И здесь, наилучший, люди доблестные и царственные (ибо позволительно назвать так украшенных добродетелями) живут в более подлинном смысле, нежели люди раболепствующие (ибо так справедливо наименовать порабощённых непристойным удовольствиям).
Ибо любители добродетели всего возвышеннее и поставили себя не только выше малодушия, но и выше страхов, и опасностей, и всякой превратности, – не в том смысле, что они не терпят сего, но в том (и сие гораздо важнее и показывает, что таковая жизнь божественна), что пренебрегают встречающимися с ними бедствиями. А погрязшие в грехах, по моему мнению, даже и не живут, по причине производимых грехами печалей, страхов, опасностей и тьмочисленного роя страстей. Ожидается ли смерть – они от страха умирают прежде смерти. Приходит ли болезнь, или обида, или нищета, или другая какая неожиданность – они, не испытав ещё этого, гибнут. Если же это действительно так бывает (бывает же непременно, хотя бы и не желалось нам), то будем соревновать тем, которые и здесь, и там живут со славою.

648. Ему же (2, 148)
Слово живущих хорошо, досточудный, вернее клятвы и увенчивается одобрением всех слышащих. Желание пользоваться сильною приязнью других, рождается от сильной любви к другим. Посему, если хотим, чтобы нам верили, будем жить хорошо; и если хотим, чтобы нас любили, будем любить.

649. Схоластику Касию (2, 149)
Весьма превознёс ты написанное к тебе мною недавно письмо о добродетели и о том, что не до́лжно любить денег, а тем подал нам знак, что ты подлинно убедился и признавать в нём хорошим то, в чём сознаёшь себя убеждённым. Ибо, если мы целомудренны, то как избегаем того, что̀ порицаем, так и избираем то, чему дивимся. Итак, подвизайся в этом, потому что оно порождает бессмертную славу.

650. Епимаху (2, 150).
Что̀ значат слова: величают хранилища своя (Мф.23:5)?
Поскольку писал ты о желании твоём узнать, что̀ значит сказанное: величают хранилища, – то знай, что были небольшие свитки с написанным на них законом, которые носили при себе наставники иудейские, как ныне женщины носят малые Евангелия. Законодатель, внушая Иудеям необходимость исполнения закона и не давая места забвению, постановил: навяжеши, то есть прикрепишь и повесишь, оправдания на руку твою (Втор.6:8). Они же не имели и помышления об исполнении, но прилагали великое старание о книжных свитках и сим заслужили порицание.
(продолжение далее).

[vnifantiy]

Преподобный Исидор Пелусиот.

Письма том 1, Книга 1.

651. Чтецу Феофилу (23, 151).
Надгробие жившему отлично добродетельно.
Блаженный Тимофей, брат твой, отошёл от людей, всё, что имел смертного, оставив в земле, а душою, небошествуя и ликовствуя, как верую, с Божественными и премирными Силами. Посему и мы, как ни велика скорбь, по мере сил воспротивившись ей и почти преодолев, отложим её, представляя в ум, что конец здешнего соделался для него там началом величайших благ. Ибо не как ни есть, но мужественно и доблестно потрудился этот муж в здешней жизни, будучи всеми провозглашаем за свои доблести, став выше всякого прославления и увенчавшись по возможности похвалами. Ибо действительно был он чертогом целомудрия, обителью благоразумия, твердынею мужества, оплотом справедливости, сокровищницею человеколюбия, храмом кротости, короче сказать, сокровищем всех добродетелей, и в такой мере обладал он каждою, в какой другому стоило бы великого труда приобрести какую-нибудь одну. Соделавшись любителем премирного, простёрся он далее доступного помыслу пространства, углублялся в небесное, не заботился о земном. Ибо, самым истинным и приличным для христиан наслаждением справедливо признав целомудрие, самовластно владел он чревом и возникающими от него страстями, в закон чреву вменив довольство малым и не дозволив окрыляться страстям; почему молва повсюду возвещала его славу и у всех был он на устах; все надеялись, что, если дано ему будет церковное начальство, ещё более блистательными соделаются лучи его добродетели. Но, как добрый борец, когда зрители не насытили ещё своего желания, отлетел он для принятия венцев в небесные дворы, оставив здесь, как бы погребальною пеленою, славу, и память, и всеми возносимую похвалу. Посему кто, вознамерившись прославить такого мужа, хотя в малой мере успеет изобразить его по достоинству? Кто, пожелав восхвалить его и не достигнув предположенного, не станет винить себя самого в том, что предпринял дело неисполнимое? Кто, решившись изобразить словом его кротость, радушие и почтительность ко всем, наипаче же к любителям добродетели, не укорит себя в том, что не нашёлся сказать что-либо подходящее к истине? Ибо так пленил Тимофей живших с ним, что в рассуждении закона дружбы ему отдавали первенство, потому что он был высок по добродетели, но смирен по образу мыслей, в собеседованиях тих и быстр в соображениях, щедр в благотворениях, скор в утешениях. О том же, что, когда намереваюсь кончить слово, не дозволяет мне этого, до́лжно сказать следующее: преимущественно любя милостыню, старался он утаивать дела человеколюбия, хорошо зная, что в этом наипаче и состоит милостыня. Ибо подающие милостыню напоказ, по моему мнению, не человеколюбие оказывают, но выставляют на вид бедствия тех, которые пользуются их милостью, и делу Божию вредят самою тяжкою болезнью. Ибо, желая называться человеколюбивыми и благодетелями, не отказываются разглашать несчастия других. Но сей достославный муж (ибо непозволительно умолчать и, начав слово, необходимо обличить людей, не воздающих ему должной чести) не тем только, что подавал, но и тем, что делал сие тайно, орошал ввергнутых в пещь нищеты. Но к чему тружу себя, пытаясь немощным словом прославить море доброт? Посему, на сем остановлю слово, а ты, прекратив скорбь о нём, почти сего доблестного мужа чествованием добродетели.

652. Епископу Ермогену (2, 152).
К настоятелям.
Во всей точности да преуспевает врачевание душевных язв, потому что и закрывшиеся, весьма часто открываются вновь.
(продолжение далее).

[vnifantiy]

Преподобный Исидор Пелусиот.

Письма том 1, Книга 1.

653. Мартиниану, Зосиме, Марону, Евстафию (2, 153)
Некто из мужей, достойных уважения и памяти, украшенных благородством и добрыми нравами, встретившись со мною, со слезами известил меня, будто бы несколько человек, не мало уважающих добродетель, сошедшись между собою, говорили друг с другом о вас следующее: «Какой из недозволенных и постыдных страстей побоятся удовлетворить в тайне те, которые не краснеют при таком явном безчинстве? Какого скрытого злого дела не совершать те, которые хвалятся открытыми злыми делами? Уцеломудрятся ли по чьему-либо совету те, которые смеются над целомудренными? И по обличении перестанут ли делать зло те, которые чернят обличающих? Уважат ли и Божественные слова те, которые почитают их баснями? Убоятся ли суда те, которые делами своими возглашают, что его и нет? Покорятся ли Христу тем, что̀ делают, проповедующие Эпикура?» И я, выслушав это, крайне поражён был в душе; и вам справедливо будет подумать о том, как загладить это достойное посмеяния поведение; но загладите, если исправитесь; и исправитесь, если убедитесь, что Священное Писание истинно; а убедитесь, если непрестанно будете им пользоваться; и воспользуетесь, если уразумеете смысл оного; уразумеете же, если неотступно будете обращаться с мудрыми к Богу; а неотступно будете с ними, если начнёте бегать порока; начнёте же бегать порока, если убоитесь угрожающих ему наказаний; а убоитесь, если уверуете, что есть Бог; и уверуете, если избавитесь от такого безумия; избавитесь же, если поревнуете избавившимся; и поревнуете, если возьметесь за добродетель; возьметесь же, если возлюбите царство небесное; и возлюбите, если утвердитесь в той мысли, что видимое временно; а утвердитесь, если дознаете ничтожество видимого; и дознаете, если увидите бренность; увидите, если будете смотреть неповреждёнными глазами; и будете смотреть так, если возымеете крепкую привязанность к небесному; возымеете же сию привязанность, если душевное око соделаете более проницательным; а соделаете это, если приобучитесь непрестанно обращать взор к Богу.

654. Схоластику Офелию (2, 154)
Ясность, срастворения с степенностью, не делает произносимого неясным для слушателя.

655. Пресвитеру Феогносту (2, 155)
Достославный и достойный всякой похвалы чтец Тимофей жил с такою правотой, что никто не может сказать: «дивился я ему, но не любил» потому, что в равной мере заслуживал он и удивление – тем, что любил добродетель, и любовь – тем, что избегал грубости, по правильности суждений казался старцем среди сверстников и сверстником старцев, одним мог подавать советы, а другим не подал никогда повода в чём-нибудь исправить его.

656. Светлейшему Исихию (2, 156)
Говорят, что построил ты славный дом, который выше всякого удивления, но понерадел о душе, как о чём-то негодном и ничтожном. Посему знай, что выбор твой не хорош; дом, даже и молча, в последующие времена будет проповедником твоей любостяжательности, а душа подвергнется страшным мучениям.
(продолжение далее).

[vnifantiy]

Преподобный Исидор Пелусиот.

Письма том 1, Книга 1.

657. Мартиниану, Зосиме, Марону, Евстафию (2, 157)
Какое предречение или какое слово Спасителя не пришло в исполнение, чтобы вам, наилучшие, можно было отвергать и слово о Суде? Если бы те не сбылись, могли бы вы не верить и этому. А если все пришли в исполнение, почему не соблаговолите поверить и сему? Совершившееся ручается в исполнении и будущего. Если же угодно вам выслушать вкратце и некоторые из сих предсказаний (потому что выслушать всё, может быть, невозможно, да и нам нелегко представить их на среду), то не откажемся сделать и это. Спаситель сказал, что Иерусалим будет взят, – и он взят, сказал, что пресловутый этот храм будет разорён, – и это сбылось; сказал, что апостольская проповедь превозможет всё, – и превозмогла; сказал о Себе, что будет для детей почтеннее отцов, для отцов милее детей, для жён вожделеннее мужей, – и за словом последовало дело. Сказал Он, что Иудеи будут рассеяны, – и, как беглые какие рабы, спасающиеся от бича, рассеялись они повсюду; сказал, что Церковь будет воюема, но непобедима, – и победные её памятники и видны, и славны на суше и на море; сказал, что соделает всюду известным, что сделала жена, вылившая миро на ноги Ему, – и ни от кого не утаилось сделанное женою; сказал, что, сколько земли озаряет солнце, столько же обымет и проповедь, и она объяла: нет ни народа, ни такого края на земле, который бы не слышал проповеди; сказал, что ловцов рыб соделает ловцами человеков, – и доныне уловляет эта мрежа; предсказал крест и смерть, – и исполнилось; предсказал воскресение и вознесение – и сбылось. Но если покушусь представить на среду все предсказания, то невозможно мне будет прекратить речь, если и захочу. Посему, как же не верить Тому, Кто сказал всё это и привёл в исполнение, когда Он же предрёк и о славном Своём втором пришествии, и о нелицеприятном Суде? И кто пребудет в этом неверии, если только не лишён только ума и способности мыслить? Если бы другие предсказания не пришли в исполнение, то и сие не заслуживало бы веры. А если все прияли надлежащий конец, то по какой же причине не верить одному этому предсказанию? Да не будет оставлено без внимания и следующее немаловажное, и, по моему мнению, всего важнейшее обстоятельство, а именно: если то, чему не верили мудрецы мира сего, возымело успешный исход, по какой причине не верить тому, в чём они соглашались с Ним? Что естество Божие снизошло до нас, совершило такое домостроительство и сотворило столь великие знамения, страданием уврачевало страдания, смертью умертвило смерть – всё сие, хотя было невероятно, но нашло себе доказательство в самих событиях. Ибо Спаситель, если бы Он был простой человек, не покорил бы Себе по смерти всех, не изгнал бы из вселенной тьмочисленного роя богов, не заградил бы уста прославленным прорицателям, не поставил бы рыбарей учителями всей подсолнечной и неукротимые и бесчеловечные племена не соделал бы кроткими. Но предрёкши, что будет Суд – дело, признаваемое большинством славнейших мудрецов, само по себе справедливое и сообразное, для существ разумных – приличное и согласное с Божественным Промыслом, даже оправдывающее оный в том, что представляется многим совершающимся здесь неправильно, – не знаю, почему не находит Он веры. Если сбылось, чему не верили, по какому препятствию не исполняется то, чему и прежде верили? Если не обличён неисполнением того, в чём разногласил, то, конечно, достоин веры в том, с чем согласен. Если исполнилось, что превышало разумное изыскание, тем паче совершится признаваемое по разуму. Поскольку совершилось, что̀ выше разума, то сбудется согласное и сообразное с разумом.

658. Им же (2, 158).
На сказанное в послании Иакова: язык огнь, красота неправды (Иак.3:6).
Божественное Писание, не только не согласно с принятым вами, наилучшие, смыслом, но и весьма ему противоречит. Вы говорили, что язык приводится в движение и смятение судьбой, а Священное Слово говорит, что языком приводится в замешательство время жизни нашей, потому что время, как колесо, само на себя возвращается. Но всего лучше выслушать само Писание. Посему, что же говорит оно?
Язык водворяется во удех наших, паля все тело и скверня коло жизни нашей (Иак.3:6); не сказано, что коло сквернит язык, но что языком сквернится коло, то есть коловратное время, потому что Писание обвиняет произвол и обуздывает опрометчивость, от которых делается горькою жизнь наша и подвергается тьмочисленным неправильностям. Почему Писание и присовокупило: опаляяся от геенны; но сего не прибавило бы, если бы язык невольно приходил в движение. А что колом названо время по его коловратности и круговращению; потому что возвращается само на себя, – в этом ручается Песнопевец, который назвал время венцом и сказал Богу: благословиши венец лета благости Твоея (Пс.64:12). Ибо здесь время по круговоротности справедливо называется венцом. Посему, если не хотите подвергать себя осмеянию, то изречение, которое противно собственным вашим целям, не выставляйте за согласное с оными, но связывайте язык тысячами удил.
(продолжение далее).

[vnifantiy]

Преподобный Исидор Пелусиот.

Письма том 1, Книга 1.


659. Монаху Ориону (2, 159)
Не меньше, или и больше, друзей твоих порадовался я тому, что твоё благоразумие, распростившись с житейским, уготовилось на подвиг божественного любомудрия; и мы верим, что, при содействии Божией помощи, достигнешь ты и похвал, и венцов.

660. Нилу (2, 160)
Часто дивился я тем, которые Божие долготерпение обращают в напутие к пороку. Ибо, пользуясь столь великою благостью, должно не пороки приращивать, но, сподобившись милости и снисхождения и уважив благодеяние, воздерживаться от порока и крепко держаться добродетели. А люди отваживаются, на что̀ и отважиться страшно. Поэтому пусть знают, что не избегнут наказания, потому что Божие Слово гласит: Он воздаст коемуждо по делом его (Рим.2:6).

661. Пресвитеру Афрасию (2, 161)
Хотя несть наша брань к крови и плоти (Еф.6:12), однако же законам ратоборства должно учиться у борющихся с кровью и плотью. Поэтому как они, не только совлёкшись одежд (начало вступления в борьбу – совлечение одежд), но и остригши волосы и умастившись елеем (чтобы не можно было схватить за волосы, и чтобы елеем руки противника сделать скользкими) в таком виде вступают в борьбу: подобно и мы, если желаем быть увенчанными, совлекшеся ветхаго человека с деянми его (Кол.3:9), остригши и издержав на милостыню внешнее, обнажившись от всякой заботы, не оставив на себе и хитона, вступим на поприще добродетели и начнём олимпийское состязание о душе. Если же, не исполнив ничего этого, будем думать о себе, что подвизаемся, и хвалиться этим, то, во-первых, здесь подвергнемся осмеянию людей благоразумных, а потом и там в точности узнаем, что мы сами себя обманывали, когда отведены будем не только не увенчанными, но и подлежащими наказанию.

662. Пресвитеру Афанасию (2, 162)
Поскольку писал ты о своём удивлении, как страшное это дело – священнодействовать Зосиме, почитающему себя пресвитером, не кажется страшным рукоположившему его беззаконно; то скажу на сие: справедливо (в этом никто не будет спорить) негодуешь ты, по своему ненавидящему лукавого и любящему доброе нраву, но я признал бы справедливым посоветовать тебе ещё следующее: блюсти язык чистым от злоречия. Если Зосима, как писал ты, достоин тысячи смертей, не сделавшись лучше от воспринятой им почести, но даже священство употребив в оружие порока и отваживаясь на то, на что и отважиться страшно, то, если не одумается, нелицеприятным Судиею подвергнут будет самым тяжким наказаниям, потому что Бог не неправдив; но не будешь прав и ты, если станешь сквернить свои уста, осмеивая его гнусные поступки.
(продолжение далее)